Клятва Мустафы Джемилева

Я посмотрел интервью лидера крымских татар Мустафы Джемилева телеканалу «Дождь» после того, как тот провел телефонную беседу с Владимиром Путиным в Москве. Интервью напомнило мне его последнее слово, сказанное на одном из очередных судебных процессов в Ташкенте 30 лет тому назад. Это последнее слово, которое я помнил чуть ли не наизусть, мы в свое время перевели на азербайджанский и опубликовали в журнале III Sektor.

Ничего не изменилось, во время беседы с Путиным Мустафа ага противопоставил насилию и жестокости свои принципы, убеждения, честь и достоинство.

Нет, я не в том возрасте, чтобы становиться чьим-либо фанатиком, в особенности фанатиком политика. Думаю так по меньшей мере потому, что за последние 25 лет становился свидетелем, а порой и участником многих исторических событий в Азербайджане и за его пределами, имел возможность наблюдать вблизи многих известных политиков. Так что, смело признаюсь, второго такого человека, верного своим жизненным принципам, политической чести, национальным, и в то же время общечеловеческим ценностям, среди знакомых до сих пор политиков я не встречал.

В то время, когда один из наших политических лидеров говорил о том как водрузил в Китае флаг, а мы при этом теряли Карабах, другой – говорил о спасении народа, а сам, по сути, превратил народ в бесправную массу, Мустафа Джемилев занимался более реальными делами: он искал пути возвращения своего народа на историческую родину. Убедил людей в том, что надо вернуться на родину, вел переговоры с руководителями Узбекистана и Украины по поводу помощи переселению семей, без устали уговаривал руководство Крыма, чтобы те хотя бы не мешали строить лачуги да хибары, озвучил проблемы народа в ООН и других международных организациях.

Сложно представить не правовую сторону переселения тысяч семей из одной страны в другую, но материальную и физическую тяжесть преодоления пути, тянущегося тысячи и тысячи километров. К тому же на родине их никто не встречал с распростертыми объятиями. Лачуги, с таким трудом возведенные крымскими татарами за одну ночь, сметали начисто бульдозерами, но наутро местная власть обнаруживала на руинах новые постройки. В ту пору органы спецслужб записали тайно на пленку рукопашные драки крымских татар с теми, кто разрушал их дома, сожжение тракторов, акции протеста. Впоследствии активисты из числа крымских татар каким-то образом заполучили те самые записи. Каждый, кто видел эти записи, изумлялся их отваге и мужеству.

Вот таким образом народ строил себе дома, закладывал деревни и поселки на исторической родине. Они хотели лишь одного: не помощи правительства, а его невмешательства. Благодаря этой несгибаемой воле численность крымских татар на полуострове поднялась от 0 до 12 процентов, они стали с общественно-политической точки зрения самой организованной общиной на территории бывшего СССР.

***

Впервые с Мустафа агой я встретился в летом 1994-го года на Съезде Тюркской Молодежи мира, состоявшемся в Бахчисарае. Тогда принимающей стороной были крымские татары, часть которых вернулась на родину недавно. Простота, заботливость, теплый юмор в скором времени сделали Мустафу Джемилева всеобщим любимцем. Когда спустя несколько лет я участвовал в качестве гостя на Съезде Меджлиса Крымских татар и слышал ответы Джемилева как председателя Меджлиса на критику, упреки, претензии членов общины, то был очарован демократической атмосферой, атмосферой свободы мнений, созданной этим политическим деятелем, национальным лидером, отсидевшим 15 лет в советских лагерях, а также его широким мировоззрением, интеллектом и в то же время искренностью.

Впоследствии мы встречались с ним и в Крыму и в Киеве. В 2003-м году мы пригласили его на встречу Международной Сети Центров Плюрализма, состоявшуюся в Баку. Баку он видел впервые, он приехал с большим воодушевлением, будто к себе на родину.

***

Более-менее интересующиеся политической историей знакомы с историческим отношением России к крымским татарам. Многовековая политика России по отношению к Крымскому ханству подытожилась 18 мая 1944-го года ссылкой выжившего после всех уронов местного населения. В ту страшную ночь последние 200 тысяч крымских татар были высланы из родных краев, где некогда их проживало 7 миллионов, в Узбекистан и другие места. Тогда Мустафе аге шел всего лишь год.

Его сестра Дилара Сеитвалиева гостила у нас в Баку. Когда она рассказала моей матери об ужасах, приключившихся с ее семьей, моя мать, вкусившая горечь изгнания, горечь беженской жизни, сказала со слезами на глазах: «Ваши страдания ужаснее наших!».

Я обошел Крым, можно сказать, вершок за вершком, глядел глазами своих друзей – крымских татар на следы их былой жизни, стертые поначалу царизмом, а затем советской властью. Я гостил во многих здешних семьях и интересовался обычаями, оказавшимися мне близкими и родными. Я слушал рассказы о годах изгнания, слушал песни, и эти слова казались мне одним из диалектов азербайджанского языка.

Одна пожилая женщина, продавшая свой дом в бакинском поселке Хырдалан и вернувшаяся в Бахчисарай, рассказывала: «Нас затолкали в товарные составы, многие были в ночных пижамах, даже одеться по-человечески не дали. Поезд всё шел и шел, многие дни. Моя младшая сестра изнывала от жажды. Мать перерезала себе вену и поднесла к губам сестры, а малышка пила эту кровь вместо воды. Бедняжка умерла прямо в вагоне. На каждой станции военные проверяли эшелон, выволакивали из вагонов умерших. Так же поступили и с телом моей сестры. Она долгие годы снилась мне каждую ночь». Oxumağa davam et →

Время лечит раны

Выстроившиеся в ряд холмы отливали разными цветами. Солнце одним своим утренним росчерком превзошло всё мастерство осветителя, способного создать настроение переливающимся на сцене разноцветьем.

Даже когда солнце не выходило из-за туч, каждый из холмов окрашивался в прелестный цвет.

Выпал снег. Но холмы по-прежнему были окрашены непохоже, каждый окрасился в один из оттенков белого.

Долины – изнанка холмов. Одни точно наводящая ужас ночь, другие словно яркое утро.

…Вот уже который день я наблюдал из окна один и тот же пейзаж в разное время суток и в разных тонах.

Днем несложно представить весну и лето в этих краях. Холмы скрывали свой весенний облик в чреве долин, но я мог видеть эти краски.

Мог! Даже еще не вспыхнувшая заря, вечерние сумерки, спрятанная в долинах тьма не могли скрыть от глаз затаившиеся в холмах весенние краски.

Холмы, рожденные одной и той же горой, напоминали детей одной и той же матери – не походили друг на друга.

Собравшиеся вокруг стола люди тоже не были детьми одной матери. Но все они ходили под Богом.

Москвичу Андрею Ивановичу было далеко за семьдесят. Его стать, басовитый голос напоминали русских генералов, виденных в армии. Лишь после я узнал, что он бывший военный в звании полковника.

Говорил он в основном о санаториях, в которых довелось побывать. Прошлую осень он провел в Карловых Варах за 19 километров отсюда. Он рассказывал, что лечебные воды пошли ему на пользу, рези в желудке уменьшились.

Карелу из Праги было максимум пятьдесят пять. По-русски он говорил хорошо, выучил еще в школе в период коммунизма. Работал он в сфере машиностроения и даже пописывал статьи для технических журналов.

О чешских санаториях он говорил с гордостью. Говорил, что здешние радоновые ванны не имеют себе равных во всей Европе, а минеральные воды – во всем мире.

Его слова не отдавались бесследно на моих патриотических чувствах: я поведал о нафталановых ваннах и порекомендовал ему съездить в Азербайджан.

Ханне, проживающей в окрестностях Дрездена, никак не получалось дать восемьдесят пять лет, выглядела она моложаво. Каждый раз она садилась за стол, прислонив трость к стулу, здоровалась с каждым по-отдельности.

Едой особо не увлекалась, а вот побеседовать любила. У нее ладилось с Андреем, они частенько продолжали задушевную беседу в фойе или в баре. Она говорила по-русски не очень, но всё при желании можно было понять.

Те немецкие словечки, что она иногда вставляла в свою речь, совсем не походили на слова того “ужасного” языка, который мне довелось слышать в детстве в советских фильмах о войне. В ее произношении жесткий немецкий язык звучал певуче и гармонично.

Мы встречались три раза за день. Я заметил, что и Карел прислушивается к ним с особым интересом. Я получал удовольствие от наблюдения за двумя этими стариками, оставляющими позади осеннюю пору своей жизни, как и от созерцания лесистых холмов за окном с деревьями, сбросившими всю свою листву.

О чем бы они ни говорили, речь в итоге заходила о превратностях старости. Они давали друг другу советы. Общались так ласково и сочувственно, будто были знакомы целую вечность.

Старикам есть, чем поделиться, особенно больным старикам. Вот и они беседовали о своих детях и внуках, болячках, планах посещения других санаториев, одним словом, о своем настоящем и будущем.

Прожившие большую часть своей жизни в коммунистических режимах, прожившие детство в жесточайших политических режимах за всю историю человечества, повидавшие много чего на своем веку два престарелых представителя народов, ведших друг с другом безжалостную войну, не говорили ни слова о прошлом.

Однажды во время ужина они так распалились, что мы превратились в заинтригованных зрителей. Они не на шутку прикипели друг к другу. Глядя на них мы с моим чешским собеседником говорили о том, что вечной вражды не существует, что злейшие враги, в конце концов, садятся за дружеский стол и что история богата на такие примеры.

В ходе беседы я поинтересовался у него, видел ли он фильм, повествующий о массовом изнасиловании советскими солдатами немецких женщин. Фильма он не видел. В тот же вечер я пригласил его посмотреть картину вместе.

Ровно в восемь в дверь постучался Карел с четырьмя бутылками чешского пива в руке. Я уже отыскал в интернете фильм режиссера Макса Фэрбербёка “Безымянная – одна женщина в Берлине”. Мы сели смотреть.

Фильм повествует о зверствах советских солдат, массовых изнасилованиях немецких женщин. История не знала второй такой армии, подвергшей массовому изнасилованию женщин побежденного народа.

Два миллиона немецких женщин стало жертвой этого массового изнасилования. К тому же не единожды или дважды, а по нескольку десятков раз. Безбожная советская армия не дала пощады даже монашенкам из монастыря.

Тысячи женщин умерли во время абортов. Наложивших на себя руки тоже тысячи и тысячи. В целом, в результате изнасилований умерло 240 тысяч немецких женщин.

В ту ночь мы побеседовали с Карелом и о других преступлениях русских солдат. Он завел речь о гнете коммунизма, репрессиях после советской оккупации, лагерях для политзаключенных, привлеченных к рабскому труду в урановых рудниках, кровавой пражской весне 1968-го года.

Мне тоже было о чем рассказать. Он выслушал с интересом. Я не удивился, что он доселе ничего не слышал о бойне 20-го января. Мы пока не научились и все еще учимся доносить миру свою правду, свою боль, свои трагедии…

Наутро я принялся с еще большим вниманием наблюдать за престарелой парочкой. Робкое выражение лица Ханны напоминало лицо женщины из фильма, которую насиловали каждый день. А Андрей казался мне разъяренным русским солдатом, нападавшим на женщин с животной страстью.

Ханна мило беседовала с офицером армии, изнасиловавшей ее мать, родственников-женщин, весь народ, а может и ее саму.

Будто ничего и в помине не было. Неужели всё забыла? Ведь говорят, женщина до конца своих дней не может позабыть стресс и ужас изнасилования!

Видимо, верно говорят: “Время лечит раны”.

Как бы саркастично ни звучало, можно сказать, что море крови, пролитой в Европе из-за незыблемости границ, в итоге привело к образованию безграничных государств.

Наша война с армянами – одна из тысяч войн за всю историю человечества. Я нисколько не сомневаюсь, настанет время, и через много-много лет азербайджанец сможет также задушевно беседовать с армянином в Карабахе – в одном из таких же чарующих уголков, как этот городок Чехии.

Наверное, эти неизвестные нам люди, пережившие ходжалинскую бойню, сумгайытский погром, в котором нас неправедно обвинили, тоже не станут поминать прошлое. Они тоже будут беседовать о своем настоящем и будущем.

Слова Иисуса Христа: “Попал в беду, приди ко мне, я возьму тебя за руку, пронесу через это страдание, но при одном условии – не оглядывайся назад”.

Все, что я сейчас написал, кажется странным. Знаю, мои слова похожи на сказку в то время, когда никакого мира на горизонте не видно, а надежда на перемирие в глубоком колодце отчаяния. Но я знаю, что когда-нибудь – пусть хоть через лет пятьдесят – всё получится!

…Вдобавок хочу быть уверенным: во время тех будущих встреч с армянами в Карабахе гостями будем не мы, мы сами будем принимать гостей!

Вахид Гази

Декабрь, 2013

Яхимов, Чехия

Публиковано:  Газета “Эхо”